Полный текст выступления:
«Вы знаете, я помню, что в свое время Борис Вячеславович Грызлов в дискуссии с депутатом Еленой Драпеко сказал, что «Государственная Дума — это не та площадка, где надо проводить политические баталии». После этого стала эта фраза неким мемом. Такой фразой она была распространена очень в народе — «парламент не место для дискуссий».
И так как я нахожусь здесь первый раз, я не знаю, действует ли еще это правило. Поэтому, если я чего‑то, так сказать, брякну не того, уж великодушно простите, я не политик.
Вы знаете, есть такая прекрасная мысль одного старца: «Если хочешь быть неприступным, стань неудобным; если хочешь быть сильным, стань неприхотливым». Вот у нас, к сожалению, испокон века вот это желание быть удобным и стремление к комфорту по многому привело к тому, с чем нам сегодня приходится сталкиваться и бороться. Сколько веков мы себя стыдимся?
Вот посмотрите, 150 лет почти назад Федор Михайлович Достоевский в своих дневниках писателя выразил такую мысль: «Стать русским — значит перестать презирать свой народ. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать. И действительно, чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе, и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее. Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас. Мы и на вид тогда станем совсем другие. Став самими собой, мы получим, наконец, облик человеческий, а не обезьяний. Мы получим вид свободного существа, а не раба, не лакея. Нас сочтут тогда за людей, а не за международную обшмыгу». Это сказано почти 150 лет назад.
Вы, если привезете иностранца, завяжете ему глаза, посадите в машину и прокатите по центру любого города в нашей стране, он, глядя в окно, не поймет, что он находится в России. Потому что практически 90 % вывесок написаны латинским шрифтом, английскими словами. И я знаю, что вы уже принимали в первом чтении закон о русском языке. Я знаю, что сегодня вы тоже будете принимать во втором-третьем чтении этот закон. Важнейший закон.
Язык — это достояние народа. Это его гордость. Это его сила, тем более русский язык, на котором написаны величайшие произведения. Практически можно знать одного Пушкина и понимать все вопросы бытия человека, хотя это было написано 200 лет назад. Потому что это русский язык. Им нужно гордиться и им воевать. Это величайшая провинциальность наша «где‑то там лучше». Это огромное количество англицизмов, которые внедрены в наше сознание, когда есть аналоги, прекрасные аналоги на русском языке. Поэтому я думаю, что этот закон будет принят.
Но мы прекрасно знаем, что между принятием закона и его выполнением бывает огромное количество времени прошедшего, а иногда он и не входит в жизнь, а так и остается законом. Я надеюсь, что в этом случае этого не произойдет. Помните, что в Америке, скажем, на русском языке написаны только вывески на Брайтон-Бич, больше нигде.
Я понимаю, что нужны переводы названий улиц, площадей и другой информации для туристов. Я понимаю, что должны остаться все те исторические названия, как «Мерседес», «Дольче Габбана» или «Шанель», да. Но все, что связано с нашим бытом, конечно же, должно быть на русском языке. Я также понимаю, что это вызовет огромную, так сказать, волну негодования, сложности, это деньги и так далее, и так далее. Но именно, как я говорил в начале, быть неприступным — это нужно стать неудобным. Мы вынуждены стать неудобными, и мы должны перетерпеть то, что мы стали неудобными.
Хочу вам привести один пример. Вот посмотрите, пожалуйста, покажите этот снимочек. Это прекрасный праздник — Курбан Байрам — мусульманский праздник, один из главных двух дней в году. Потрясающе, что такой праздник в нашей столице проходит под помощью, защитой государства. Этот праздник говорит о том, что мы реально сосуществуем в нашей стране во всех смыслах, и мы — единственный реальный мост между Востоком и Западом, где совершенно спокойно примиряются религии, где мы воспринимаем и западную культуру, и восточные ветры. Мы реально единственный мост. Хорошо это или нет? Прекрасно!
Вы видели в моей нарезке фестиваль, конкурс в Ингушетии в прошлом году на чтение Корана. Потрясающе! Тысячи людей слушают друг друга, соревнуются в умении читать Коран. Мы когда‑нибудь видели, чтобы в нашей стране такой же какой‑то конкурс был связан с осознанием православной культуры и наших летописей, жития святых и так далее? Никогда.
Теперь посмотрите другую фотографию. Это Великорецкий крестный ход. Этому крестному ходу 600 лет. Люди каждый год 180 километров проходят пешком пять дней, читая молитвы, неся хоругви, иконы и так далее. Это происходит в Кировской области. Хорошо это? Прекрасно. 30 тысяч человек там было.
А теперь скажите мне: вот если в соотношении по времени, сколько времени было на центральных каналах уделено первому празднику и сколько второму празднику Великорецкого крестного хода? И вы увидите, что это не в пользу этого крестного хода. Но это как раз и есть то самое стыдливое ощущение неловкости перед кем‑то от того, что мы скажем, что мы верующие люди, православные, что это наша страна, что мы русские люди. Почему? Да, я знаю, я понимаю. Это тоже в крови русского человека. Стыдливость, неловкость, деликатность, застенчивость. Да, это правда. Но когда дело касается будущего страны, ее безопасности, не давать возможности хотя бы на равных сосуществовать религиям в массовом сознании, — это неправильно. Это порождает рознь. Именно это порождает рознь, а не наоборот.
Вы знаете, народ, который стесняется своей религии, своей истории, своей культуры, своей традиции, у него нет перспективы, он пуст, он не имеет иммунитета. И тогда в результате, так или иначе, он больше всего может стать добычей для порабощения. Мы должны это понимать. Это важно. Это не просто слова, это важно внедрять. Это важно осознавать.
Мы очень много говорим о единении. Я тоже в нашей нарезке вам показывал. Единение это было, конечно же, во время Великой Отечественной войны. Почему? Это было общее горе. Это была общая беда. Люди объединялись не из ненависти к немцам, а из любви друг к другу, к своей стране. Именно поэтому. Сегодня мы можем сказать, что то, что происходит на Донбассе, объединяет общество? Хотя абсолютно точно понятно любому, почему произошло то, что произошло. Когда восемь лет назад уже бомбили русскоязычных людей на востоке Украины, уже тогда было это понятно. Почему сейчас? Мы все время находимся в этом промежуточном состоянии. Почему?
Понимаете, какая штука: вот непонимание этого может привести к очень серьезным последствиям. Потому что люди, которые сегодня проливают кровь на передовой за наше будущее, — Бог даст, они с победой вернутся, — они зададут вопросы. И общество должно понимать, что им зададут вопросы. И у общества должны быть на них, на эти вопросы, ответы. Ну разве это не так? Это ощущение того, что ничего особенного не происходит. Это точечное вливание, так сказать, и некая, не буду говорить пропаганда, но освещение происходящего, что очень правильно то, что происходит. Но понимать‑то надо это нутром. И вот тут как раз вот это самоограничение, о котором говорил старец: неприхотливость, сдержанность внутренняя, понимание, что огромные салюты на праздники в больших городах в свое время обозначали великие победы в Великой Отечественной войне, а не праздник города только или еще какой‑то праздник гражданский. Это общее понимание должно быть. Это есть единение. Это есть понимание происходящего.
Мы сегодня единственные во всем мире, кто реально встал во весь рост против действительно мирового зла. Тут это не громкие слова, не пропаганда. Это так. Когда тянут, не принимая 6 тысяч замороженных своих солдат, потому что за них надо платить деньги, это дьявольщина, это на дне, это уже дальше просто некуда. Уже действительно со дна постучат. Но это принципиально важно. Поэтому мне кажется, что в данном случае вот эта консолидация и возможность внутренне ощутить происходящее, а не только посмотреть по телевизору, а потом переключить на какую‑нибудь другую программу, это важно.
Вы знаете, сегодня два человека в мире, с которыми можно серьезно общаться и которые серьезно общаются сами. Это наш Президент и Председатель (КНР – прим. ред.) товарищ Си (Цзиньпин — прим.ред). Больше нет. Единственный мужчина в Евросоюзе была Мутти Меркель. Все остальное, что сейчас происходит, я не хочу давать с этой трибуны никаких точных объяснений, но это действительно так.
Почему я об этом говорю? Я понял суть нашего Президента, когда много лет назад, в 2002, по‑моему, году, мы с ним разговаривали, он мне сказал: «Представь себе, кто я был и кем я стал. Неужели Господь это сделал для того, чтобы я доел то, что не успели доесть другие?» Это серьезное соображение. Это говорит о серьезности того, с чем пришел этот человек руководить огромной и великой страной. Но ему надо помогать. Но невозможно, чтобы народ от мала до велика — и рабочий, и колхозник, и начальник — ждал выступления Президента перед людьми в прямом эфире, чтобы посчастливилось тому, кто успел дозвониться или достучаться, рассказать о том, что у него течет крыша, и еще Президент не успел заканчивать свое выступление, а уже крышу починили.
Есть и те люди, которые назначены на то, чтобы решать вопросы в своем регионе, вопросы во всех сферах жизни, и для них не является необходимостью выполнять эти законы, эти предложения, эти необходимости. Люди, которым Президент это доверил, они не должны занимать эти должности. Они не должны ждать момента, когда в результате, не дай Бог, кто‑то из его региона дозвонится. Они дозвонились, слава Богу, еще год можно жить спокойно.
Я хочу вам привести один пример. Вот просто пример.
Мои коллеги-кинематографисты попросили меня обратиться к Президенту с просьбой о квотировании американского кино в защиту нашего кинематографа.
Это в принципе известная абсолютно практика, она есть и во Франции, она есть и в Китае. А поводом стала история с фильмом «Переводчик» — очень средним фильмом хорошего режиссера Гая Ричи, — ну как кино это довольно слабая вещь, а как заказ пентагоновский — это отлично исполненная работа. Это история о том, как американский сержант героически сражается в Афганистане, у него есть переводчик. Наконец, переводчик его спасает, американец уезжает, но переводчика сажают, берут в заложники и мучают террористы. И, вернувшись домой, американец, страдая, так сказать, угрызениями совести, возвращается обратно, забирает этого переводчика, по дороге сокрушив дикое количество, так сказать, шахидов. Они садятся в самолет, и в самолете он ему вручает американский паспорт — счастливому афганцу. Конец картины, прекрасный хэппи-энд.
Ко мне обратились с вопросом, что я думаю по этому поводу. Я сказал, что я не вижу возможности эту картину показывать в нашей стране во время войны про героического американского сержанта. Не вижу, потому что эта картина в этой ситуации во многом оскорбительна не только для тех, кто там находится на фронте, но и для их родственников. Ну, так сказать, мое мнение оказалось при мне, осталось. Почему? Потому что в эту картину вложили деньги, вложил деньги наш русский «Яндекс», и нужно было эти деньги возвращать.
То есть жена, мать, отец, сын, неважно, того, кто находится на фронте, покупает билет, идет смотреть эту картину, и от общей суммы сбора, в том числе и денег, которые вложил этот человек, какая‑то часть пойдет на закупку оружия для Украины, чтобы убивать наших мирных граждан, наших солдат. Само по себе это, как мне казалось, в общем, вещь несправедливая.
Что было в этом письме, которое я написал по предложению моих товарищей? В письме предлагалось квотировать голливудское кино. Входной взнос для рассмотрения представляемой картины в России стоит 5 миллионов рублей, и 10 % от проката идет на рефинансирование национального кино. Кроме того, предлагалось организовать принцип «единого окна» для входа на рынок российского кинопроката, созданного указом Президента № 378 от 28.06.2021 г. Кроме того, чтобы избежать проникновения на экраны ненужного нам контента через ничтожные частные фирмы кинопрокатчиков, в качестве крупнейших кинопрокатчиков определить «Газпром-Медиа Холдинг» и «Национальную Медиа Группу», контролируемые в какой‑то степени, в разной степени государством. Почему? Потому что доля рынка по итогам 2024 года этих двух компаний составила 47,2 %.
Это письмо было написано 1 марта 2025 года. На этом письме была наложена резолюция. «Прошу идею поддержать. Нужно принять меры по защите рынка заранее еще до того, как конкуренты начнут возвращаться. Проработайте и доложите». Это написано Владимиру Мединскому.
Что происходит дальше? Дальше через день это письмо оказывается на столе у Владимира Ростиславовича. Через неделю после всяких совещаний подготавливается документ. Администрация Президента и Министерство культуры одобряют этот документ, эту идею, и отправляется она в Правительство, в структуры, курирующие культуру. Что происходит дальше? Дальше этот документ рассылается в восемь разных организаций для консультации, наверное, для понимания как, что. Но самое интересное и самое главное: этот документ рассылается без первой страницы моего письма, на котором стоит резолюция Президента. И этот документ перестает быть поддержанным Президентом. Он становится частной инициативой каких‑то людей в связи с тем, что «какое‑то кино», «чего‑то такое». Почему? Зачем? В этой резолюции сказано: «Прошу сделать быстрее, пока не пришли конкуренты». Сегодня у нас 17 июня. И оно как‑то так вот и повисло. Так невозможно, так нельзя! Это удивительно, как вам сказать даже? Я не хочу вешать ярлыков, но это неправильно!
Это неправильно заранее эту идею лишить уже сделанной поддержки Президента. Но это неправильно. То есть для любого, кому эта бумага пришла, она незначима, потому что они не знают о том, что это поддержано Президентом.
Поэтому я очень надеюсь, что закон, который вы сегодня примете, не испытает судьбу того предложения, которое мы сделали по поводу квотирования.
И последнее: про смертную казнь. Я понимаю, да, я знаю отношение Президента, я знаю отношение святейшего Патриарха, я не смею спорить ни с ним, ни с другим. Но когда мне говорят: «Что вы понимаете, что будет, это вот такие суды у нас плохие», у меня вопрос возникает: а может быть проще заняться судами? Чтобы они правильно принимали решение, не брали взяток и так далее. Чем делая несчастными десятки, сотни, тысячи людей, которых страшно убивают террористы, насилуют детей и так далее, и так далее, может быть проще, чтобы суды начали работать правильно и здесь навести порядок?
Кроме того, смертная казнь — это не желание убить. Нет, это красная линия. Это возможность дать человеку понять, что его ждет, если он это злодеяние совершит? Я думаю, что нельзя не верить человеку, который стоял на эшафоте с петлей на шее и, к счастью, избежал казни. Это Федор Михайлович Достоевский. Он сказал: «Бытие только тогда и есть бытие, когда ему грозит небытие». Вот человек, который задумывает совершить кровавое преступление, должен точно знать, что его сегодняшнее бытие при совершении этого преступления превратится в небытие.
А закончить я хочу словами замечательного митрополита Антония Сурожского: «Господи, если я сказал что‑то правильное другому человеку, пусть это принесет плод. Но если я сказал не то, что нужно, изгладь из сердца и ума этого человека, которому я это сказал, и прости мне мою слепоту и глупость».
Спасибо».
Также Никита Михалков представил депутатам нарезку из выпусков своей авторской программы «Бесогон ТВ».
